(взгляд в прошлое пятьдесят лет спустя)
Когда-то в отошедших в историю пятидесятых годах автор этих воспоминаний, будучи призванным, в войска МВД СССР, охранял лагерь осужденных по печально знаменитой 58-ой сталинской статье. Тогда солдаты отдельного конвойного взвода не подозревали, кого они охраняют и за какие преступления узники с колоссальными сроками лишения свободы находятся на шестом лагпункте Унжлага близь станции Сухобезводная, рядом с затерявшимся в горьковских лесах поселком.
Нынешним морозным февралем, полвека спустя, при непосредственном содействии начальника Владимирского УФСИНа Александра Федоровича Ладика, я посетил те места. Так случилось, что этот возврат в армейскую юность, личный юбилей совпал и с историческим событием – пятьдесят лет назад, в 1956-57 гг. после ХХ съезда партии, началась ликвидация лагерей ГУЛАГа для политзаключенных. Бывший солдат–конвоир вновь поднялся на караульную вышку и огляделся вокруг…
1. Континент и контингент.
В ИТК-6 строгого режима, входящей в систему Нижегородского УФСИНа мы приехали втроем – начальник отдела из Владимира Сергей Соколов, сотрудник пресс-центра Владимир Шишигин и автор этих записок. Позади остался пятисоткилометровый бросок от Владимира до отдаленного лесного поселка.
В краткой остановке в Нижнем Новгороде , мы пообщались с руководством - начальником Управления УФСИНа Юрием Лабутиным, его заместителем Владимиром Медведевым, начальником отдела Андреем Гуляевым. Они с пониманием отнеслись к цели поездки: все-таки в составе группы оказался писатель и журналист. И он же в прошлом солдат срочной службы того лагеря особого режима, куда мы и направлялись.
За разговором просматриваю краткую справку об ИТК-: «Строительство 6 –го лагпункта Унжлага, позднее поселка «Мирный» (это название он получил лишь в 1962 году по предложению одного из сотрудников) началось в 1936 году. Пилили лес лучковой пилой ( «стахановкой»), его отправляли в основном на строительство Волгодона. Во время войны для нужд фронта был открыт цех по выпуску валяной обуви. Кроме того собирали часы различной модификации – от маленьких дамских до больших с боем. Имелись своя пилорама и небольшой кирпичный завод. В 1946 году построили деревянный клуб, в кино зрители приходили со своими стульями задолго до начала сеанса, занимая места поближе к экрану. На танцевальные вечера выводили духовой оркестр из спецконтингента. На крыше клуба тогда зажигалась большая красная звезда (проволочный каркас, обтянутый материей). Почти весь контингент зоны составляли политзаключенные, осужденные по 58-ой статье. Постепенно землянки заменялись деревянными бараками. Электроосвещение появилось в середине 40-х годов, была своя паросиловая электростанция. Интенсивное строительство и благоустройство поселка началось в 60-х годах. Возводятся кирпичные дома, улучшаются жилищные условия сотрудников. Со для образования учреждения в нем сменилось 14 руководителей».
Из армейских воспоминаний. Когда я девятнадцатилетним пареньком впервые взошел на пост, стояли ранние осенние сумерки. Помню, иду наверх по шаткой лестнице, а навстречу уже распахнулась дверца, и в проёме возникает тёмный силуэт часового. Оставшись один, я огляделся. Во влажном воздухе, внутри закрытой с трёх сторон вышки, пахло мокрой древесиной и табаком. Метрах в десяти была мокрая, жирно поблескивающая земля, освещённая пучками света, бившими из двух прожекторов, находившихся на крыше вышки. Потом в смешении темноты и света разглядел ровные линии проводов, а под ними ряды колючей проволоки.
Прямо перед собой я увидел вытянутые прямоугольные бараки, стоявшие на равном расстоянии друг от друга. За ними находился большой корпус с двумя высокими трубами. Дальше, на фоне низкого сумрачного неба, угадывался лес. Эта панорама запечатлелась у меня на долгие годы с почти фотографической точностью. Потом я смог разглядеть между скупо освещёнными бараками одинокие фигурки людей. Лагерь…
Было семь вечера. Из громкоговорителя на той, чужой для солдата территории, послышался уверенный голос Левитана.
Мог ли я предполагать, что попаду в конвойные войска? Но так распорядилась судьба, и из южного Кишинева я с тремя сотнями парней, призванных со всей страны, оказался в глухом лесном поселке Сухобезводное на учебном пункте Унжлага ( название дано по реке Унже, протекавшей в регионе).
Вскоре начались занятия. После строевой подготовки начальник учебного пункта, грузный майор Арпишкин прочёл нам вводную лекцию на тему: «Обеспечение охраны заключённого контингента силами и средствами конвойных войск». Арпишкин с указкой в пухлой руке медленно прохаживался вдоль развешенных на стенах таблиц. На схемах чёрными квадратами обозначались бараки, красными кружками по периметру – точки внешней охраны. Всё то, что находилось внутри – пространство во весь лист ватмана, составляло контингент лагеря. Это длинное слово, с лишней буквой, разом превращающей знакомое со школы географическое понятие – континент, с его величием и просторами, в нечто зловещее и опасное, что и следовало охранять, я несколько раз повторил про себя…
После лекции Арпишкин провёл нас во двор в бревенчатый сарай. Там были собраны различные предметы, в основном самодельные – крючья, пилы, лопаты, даже монтёрские лапы, которые использовались при совершении побегов.
- Это лишь небольшая часть того, что мы изъяли у них, - взмахнув потной ладонью сказал майор. – Ты и ты, помогите мне.
Палец его ткнул в меня и солдата, стоявшего рядом. Мы подошли к массивному бревну длиной метра в четыре. Неуклюже размахнувшись, майор ударил носком сапога в его середину. Оно распалось на две равные части, вдоль бревна на каждой из половин имелись овальные углубления, вырубленные в сердцевине дерева.
- Ложись! – властно скомандовал Арпишкин, подтолкнув меня к бревну. Пришлось лечь на спину, вытянуть ноги. Внезапно наступила темнота, я понял, что сверху положили вторую половину. Так заживо замурованный в подобие деревянной могилы, я услышал глуховатый бас майора: - Вот так зека вывозят из лесоповала. Бревно укладывается на вагонную платформу или машину, а там – ищи ветра в поле. Пока хватятся беглеца, он будет за десятки километров от проспавшего его конвоя…
2. Кого мы охраняли.
Едем в ядреный морозец, за бортом под двадцать, а мороз все крепчает. «Оно и хорошо,- размышляю про себя, - погодка, как по заказу, близка к действительности». Ведь именно в суровую стужу, когда ртуть опускалась и ниже сорокоградусной отметки, тяжелее всего тянулись шесть долгих часов на караульных вышках.
За Семеновым, известным знаменитой Хохломой, пошли сплошные леса, среди которых все реже попадаются крохотные деревеньки. Свернув с дороги Нижний Новгород-Киров, заснеженным проселком доезжаем до ст. Постой. Для меня это место – боевая память, веха в биографии. Именно здесь поздней осенью 57-го мы с Женей Кирилловым задержали двух особо опасных преступников-рецидивистов, сбежавших из лагеря . Отсюда до Мирного всего-то три километра. Помню тогда окрест нашего лагпункта, как грибы в лесу урожайным летом, располагались лагеря разных режимов. Периодически в соседних лагерях случались побеги, и мы высылали группы усиления. Провожая солдат, старшина взвода Мишурин, трижды крестился, оборотясь лицом к зоне, бормоча в полголоса: « Добро не у нас, Господи! Пронеси, и во веки ве ков».
Из армейских воспоминаний. На этом фоне совсем иной была обстановка у нас в лагере. Из него никто не бежал. Это объяснялось важным, не зависящим от охраны обстоятельством: почти весь контингент, за небольшим исключением, составляли люди трагических судеб – политические заключённые, узники печально известной 58-й статьи.
Всего в зоне находилось около 1200 человек. Слухи о тех, кого мы охраняли, ходили различные. Начальство – командир взвода Валов и замполит Берёзов информацией нас не баловали. Считалось, что в лагере находятся «враги народа», и заключённые в прошлом были агентами-вредителями, диверсантами, шпионами, людьми, сотрудничавшими с немцами в годы войны.
Лично мне, рядовому солдату, как и всем остальным из нашего взвода, тогда всё было неизвестным. Впрочем, как и куда более взрослым людям, да что говорить – всей стране, перед которой многие годы, разыгрывался этот зловещий, не знающий аналогов в мировой истории фарс. Могу лишь сожалеть о том, что наверняка видел людей исключительных, редких и благородных, которые в немыслимых условиях несли свой тяжкий крест.
Конвой… В переводе с голландского, это вооружённый отряд, сопровождавший кого-то для охраны или предупреждения побега. В толковом словаре Даля понятие этого слова предельно кратко – «караул при арестанте». Довелось и мне не однажды конвоировать бригады заключенных . На лесоповалы их вывозили грузовики – лесовозы, при ближних точках мы шли пешком.
На мой взгляд, наиболее точно уловил суть этого явления, столь характерного для того периода, такой правдивый и тонкий поэт, как Ярослав Смеляков:
«Когда встречаются этапы
Вдоль по дороге снеговой,
Овчарки рвутся с жарким храпом
И злее бегает конвой.
Мы лезем прямо, словно танки,
Неотвратимо, будто рок.
На нас бушлаты и ушанки,
Уже прошедшие свой срок.
И слышим выкрик деревенский,
И ловим отклик городской,
Что есть и тульский и смоленский,
Есть из посёлка под Москвой…»
…На втором году службы, после очередной демобилизации «стариков», Мишурин перевёл меня из конвоя в контролёры КПП.
Вместе с новой партией заключённых на вахту поступали пакеты с их личными делами. Помню большие конверты из прочной светло-коричневой бумаги, опечатанные сургучными печатями, в которых находились тощие папки с десятком машинописных страниц, мрачными черно-белыми фотографиями в фас и профиль. Много разных людей прошло передо мной в те ночные часы. Но ни один человек отчётливо не запомнился, память отрывочно сохранила лишь папки, да приговоры в несколько коротких строк, подписанные членами «особых троек»на местах.
Перечень «преступлений» напоминал скудное меню провинциального ресторана. Большинство дел проходило по вредительствам на заводах и фабриках, либо нарушениям техники безопасности с авариями и пожарами. Потом шли антисоветская и шпионская деятельность, вооружённые разбои, вплоть «до ограблений международных вагонов». Всё изложено скупо, бездоказательно, статья лишь одна – 58-я, со всеми её пунктами и подпунктами. Зато сроки самые максимальные – редко меньше десяти, чаще – от пятнадцати до двадцати пяти лет лишения свободы.
С начала моей службы в лагере Сухобезводной зоны, после окончательного падения и казни нашего бывшего министра - Берии прошло менее года. Ныне известно, что Лаврентий Берия считал конвойные войска, входящие в состав МВД, своей «гвардией». Ведь в основном молодые солдаты осуществляли охрану и надзор за миллионами заключённых. Берия не скупился на содержание охраны. Рядовой конвоир получал в те годы около 30 рублей в месяц (старыми деньгами), тогда, как бойцам других родов войск выплачивалось три рубля. Так продолжалось до конца 1956 года, пока новый министр обороны – маршал Г.К. Жуков не отменил бериевскую надбавку для конвойных войск.
3. Три вагона свободы.
Минуя редколесье березок да осин, въезжаем в поселок. Пытаюсь по домам, железнодорожным путям, иным приметам заметить нечто родное, знакомое, но усилия напрасны. И тому есть объяснение: все-таки столько лет прошло да и зимние сумерки скрывают возможные ориентиры.
Поутру встречаемся с начальником 6-ой колонии Борисом Александровичем Серавиным и его ближайшим соседом, начальником ИТК-7 Петром Ивановичем Гореловским. После знакомства и рассказа о целях поездки идем осматривать поселок. За прошедшие годы тут многое изменилось. Вижу с десяток добротных кирпичных домов , есть клуб, библиотека, школа, приличный магазин. Всего в Мирном проживают до 700 человек, как и прежде объединяющим и градообразующим учреждением для населенных пунктов такого типа по всей матушке – России является зона.
Комментарий подполковника Бориса Серавина: - Почти все взрослое население поселка в той или иной степени связано с колонией. Пара сот людей работает в нашем учреждении на государственной службе, часть трудится на мелких бытовых предприятиях, есть ветераны конвойных войск. Живем в целом дружно, основу производства, как и прежде составляет заготовка леса и его переработка. Конечно, хотелось бы освоить и развивать нечто более масштабное, ведь дополнительные средства любому ИТК отнюдь не помеха. Однако, в эру автоматизации и техногенных революций мы пока вряд ли можем рассчитывать на нечто иное. Поэтому стараемся выкручиваться, например, по индивидуальным заказам можем изготовить любую мебель. Но поселок наш дальний, лесной, в стороне от главных дорог…
- Проблем немало,- поддерживает Серавина П. Гореловский. – Вот из медчасти ушло немало врачей. Пытаюсь удержать медиков, но зарплаты сами знаете невысокие, к тому же у нас кругом леса, а молодежь манит городская жизнь. Недавно мы заключили договор с Нижегородским мединститутом. Посылаем туда наших поселковых на платное обучение, естественно, с возвратом после окончания вуза….
Все же мне кажется, что при должной инициативе сверху проблема занятости в таких дальних поселках может быть решена. Вспоминаю Израиль с его мелкими коммунами – кибуцами. В каждом из них стараются развить пусть небольшое, но раритетное и востребованное рынком производство. В иных начинают с мелочей – сувениров да пуговиц, выращивания сельхозпродукции, рыбы, в других – напрямую заключают договора с заводами на изготовление нужных деталей, запчастей, различных мелочей и т.п.. Словом, крутятся, как могут. Этот бы опыт да в эти края.
Поселок поселком, но для меня, бывшего солдата взвода охраны наиболее притягательным объектом, конечно, являлась зона. Ностальгия - она ведь в душе у любого человека, если есть нечто свое, пусть и давно пережитое. А тут день, словно по заказу. Яркое зимнее солнце, безветренно, мороз за двадцать пять явно бодрит. Чувствую себя помолодевшим, в такие минуты и появляется ощущение, что время, года – это ничто, как бы всего лишь мгновенье в мире бесконечности.
Историческая справка. С окончанием войны продолжались планы работ с участием заключенных. Летом 1946 года Сталину и Берии представили проект воссоединения Волги с Доном. В документе говорилось: «Если осуществление Волго-Донского пути будет признано необходимым, то МВД СССР , обладая кадрами и опытом при строительстве Беломорско-Балтийского канала имени тов. Сталина, канала Москва-Волга могло бы выполнить строительство и этого пути. МВД СССР просит Ваших указаний». Вскоре «добро» было получено.
В 1948 году министры ГБ и МВД СССР Абакумов и Круглов представляют Сталину новый проект организации лагерей и тюрем для «особо опасных преступников». Следует перечень: агенты иностранных разведок, диверсанты, террористы, троцкисты, правые, меньшевики, эсеры, анархисты, националисты и т.п., общей численностью на 100 тыс. человек. Проект одобрен, начинается очередная волна арестов и репрессий. Выходит разнарядка о направлении политзаключенных в особые лагеря, в среднем до 3 тыс. человек в месяц. МВД захлебывается, не хватает мест, но уже к 50-му году запланировано довести численность таких заключенных до 250 тыс. человек, т.е. в 2,5 раза больше, чем было задумано. Для строительства новых особых лагерей МВД просит выделить дополнительно из резерва Совмина СССР свыше 25 млн. рублей. Содержание в особых лагерях и тюрьмах лиц, осужденных за другие преступления, запрещалось . Но после ХХ съезда КПСС и выступления Н.Хрущева назрели перемены.
Из армейских воспоминаний. К началу моей службы в подразделениях горьковского Унжлага находилось около 17 тыс. заключенных, из них за так называемые контрреволюционные преступления ( Ст. 58) – 1250 человек. Почти все они составляли контингент нашего шестого лагпункта.
В июле 1956 года, взводный вызвал меня к себе. - Приехало начальство из Москвы, - сказал Валов. – Предстоит серьёзная проверка лагеря, будут решаться и другие вопросы. Прибыли они в трёх пассажирских вагонах. С сегодняшнего дня к пяти вечера тебе надлежит заступать на их охрану. С рассветом возвращайся в часть на отдых. Если будут о чём-то расспрашивать, отвечай. Но, разумеется, в пределах возможного, сор из избы не выносить. Постарайся опрятно выглядеть, – Валов остановил взгляд на выгоревшей гимнастёрке и стоптанных сапогах: - У старшины получи новое обмундирование. Это не в конвой идти, приедут в основном люди военные, есть даже генерал.
Три вагона, о которых говорил взводный, я увидел в тупике железнодорожного пути за окраиной посёлка, сразу же за насыпью, начинался лес. Место для комиссии выбрали удачное – тихое и спокойное.
Тем летом, тёплой грибной осенью я не мог знать, чем же всё-таки занимались эти люди. Трудились они с девяти утра до вечера, с редкими выходными. Два-три раза в неделю на машинах подвозили дела заключённых. Помнится, я сам помогал таскать кипы папок в деловой вагон с отдельными купе-кабинетами, который вскоре окрестили «канцелярией». Иногда сюда доставляли и людей из лагеря. Разговоры с ними велись долгие и подробные, иной раз затягивались до темноты.
Члены комиссии вскоре привыкли ко мне, здоровались, угощали сигаретами. Однажды вечером отмечался чей-то день рождения, и на опушке леса развели костёр. Сварили уху из свежей рыбы, напекли в золе картошки.
Помогал и я, носил хворост и сучья, рубил сухостой для костра. Вдруг слышу, как фамилию Сталина, почитаемую, казалось всей страной, кто-то из приехавших, произнёс презрительно, с отвращением и злобой.
Меня это удивило, словно отозвались плохо о родном и близком человеке.
«Как же он посмел так сказать об Иосифе Виссарионовиче? - размышлял я . - Наверное, завидует его таланту и гениальности. Ведь и после смерти он также уважаем в народе».
Но поделиться своими мыслями было не с кем. Передай я те слова кому-нибудь из товарищей, меня наверняка высмеяли бы, сочли сумасшедшим или доложили бы начальству.
Лагерный люд, привозимый в это скрытое от посторонних взоров место, покидал его по-разному. Большинство с замкнутым выражением лица, словно действительно были в чём-то виноваты. Спрыгнув с подножки вагона, они привычно убирали руки за спину и шли к ожидавшему их конвою. Таким показался мне лагерный нарядчик Лёва Злотник, высокий блондин, родом из Запорожья. Он считался отъявленным бандитом одесского пошиба, типа бабелевского Бени Крика. Как-то мне довелось полистать его дело - тонкую папку о десяти листах. В ней сообщалось, что Лёва в одиночку, вооружённый пистолетом, грабил дипломатические вагоны. Посадили его после войны, в 1946 году.
Иногда случалось видеть и улыбки на лицах заключенных. Несколько раз я с удивлением наблюдал, как члены комиссии, вопреки общепринятым правилам, прощались с ними за руку, провожали до машины, даже угощали сигаретами и снабжали свежими газетами.
В общем, такая служба мне нравилась, я радовался, когда к вагонам привозили людей. И только спустя несколько лет, окончательно понял, чем занималась эта реабилитационная комиссия, и что означал их приезд для узников 58-й статьи.
Поздней осенью, уже после ноябрьских праздников, получив в дежурке оружие, я отправился на знакомое место. Однако, железнодорожное полотно оказалось пустынным, без ставших привычными трёх тёмно-зелёных пассажирских вагонов. Вероятно, с утра их отогнали в Сухобезводное. Напоследок я обошёл склады, вороша опавшую осеннюю листву. Теперь лишь кучка мусора, верёвки, протянутые меж деревьями, да зола после недавнего костра напоминали о более чем трёхмесячном пребывании столь неожиданно уехавшей комиссии.
Тогда я, конечно, не предполагал, что когда-нибудь буду прокручивать в памяти, эти давние события 1956 года. Сожалею лишь о том, что мало знал, многое позабыл о тех, вне всякого сомнения, исторических днях. А потом пошли этапы. Но не привычное движение людей за колючую проволоку, а нечто противоположное – из-за неё, на волю. Людей освобождали десятками, сотнями. Где-то к концу января зона почти опустела. В ней осталось не более пятидесяти – шестидесяти политзаключённых и около сотни лиц с другими судимостями.
4. Эхо сталинской амнистии
Хотя внешне колония выглядит иной – тройные ряды колючей проволоки (когда-то было два ряда), электронная система наблюдения и охраны, утепленные со связью караульные вышки, в целом территориально площадь лагеря осталась прежней. К тому же сейчас охрану осуществляют не солдаты срочной службы, как было в пятидесятых, а сотрудники на контрактной основе. Мы проходим через КПП колонии. Симпатичная, одетая по форме девушка (когда-то вот также я исполнял ее обязанности контролера КПП) выписывает нам пропуска, внимательно вглядываясь в лица, сверяет их с документами, просит оставить на вахте мобильные телефоны.
По расчищенным, гладкоукатанным дорожкам обходим зону. Вот и главная дорога, шириной метров в десять, ее в свое время мы называли «Проспектом ЗК». Из старых строений уцелели лишь два раритетных деревянных барака, вполне пригодные для жилья, 1947 и 49 годов рождения. Остальные здания из кирпича и блоков в два-три этажа. Среди них выделяется клуб , над входом которого впечатляет картина неизвестного художника с изображением белоголового орлана, распростершего над голубой водной гладью огромные крылья.
В завершении осмотра обходим зону по внешнему периметру. Да, убежать отсюда практически невозможно. К колючке, сигнализации и высоким заборам добавились охраняемые сторожевыми собаками коридоры, каждый в несколько десятков метров длиной. Внушительные откормленные псы, чуя незнакомцев, злобно рвутся с гибких поводков-карабинов. Сейчас в штате охраны ИТК 23 сторожевых и две розыскные собаки, в мои времена с подобной живностью было куда скромнее – 6 сторожевых и один розыскной псы. Тогда на охрану лагеря собак выводили не часто и лишь в ночное время.
Из армейских воспоминаний. Общеизвестно, что 1956 – 1957 годы оказались датами знаменательными. После комиссий по реабилитации, подобных той, что заехала в наш лагпункт, были освобождены десятки тысяч людей. Теперь на их место стали поступать уголовники, которые наделав немало бед, после сталинской амнистии 53-го опять потянулись в лагеря. Как контролёру КПП мне довелось соприкоснуться и с этим процессом. Вновь пошли ночные этапы, но теперь с совершенно другими людьми: зона пополнялась матёрым уголовным контингентом - бандитами, убийцами, насильниками и грабителями..
Нашим командирам уже не требовалось напоминать часовым и конвою о необходимости бдительного несения службы. Уголовники действовали дерзко и неожиданно, используя слабости охраны.
В конце декабря с лесоповала, расположенного километрах в десяти от лагеря, на лесовозе в «бревне-люльке» был вывезен за пределы охраны заключённый. Беглец, не знающий местности и страдающий от жестокого мороза, зашёл в будку сторожевого обходчика. Там его и взял Роберт Оганесян – солдат нашего взвода, переодетый в штатскую одежду.
Затем в лютую холодную ночь свершился самый дерзкий в истории лагеря побег. Около пяти утра начальник караула начал обходить зону, как вдруг припорошённая снегом тропа буквально разверзлась под ним. Ноги провалились, он оказался в снежной яме более метра глубиной. Подкоп был начат из небольшого склада со всевозможной рухлядью, где жил одинокий тихий старик. Метров в тридцати от сарая располагался пост, ход копали непосредственно под вышку, вне поля зрения часового.
Свершилось то, что в самых кошмарных снах не могло присниться лагерному начальству: из зоны ушло пятнадцать человек. В первые сутки удалось задержать лишь шестерых, некоторое время спустя стали поступать телефонограммы об арестах остальных, причём из разных мест. Мне запомнились две точки – Белая Церковь и, кажется, Свердловск. Всего удалось вернуть в зону до десятка беглецов, остальные так и числились в бегах.
Ещё не улеглись страсти по этому событию, как в феврале произошло очередное ЧП. Но прежде – небольшое отступление. Между уголовниками и политзаключёнными всегда существовали натянутые, враждебные отношения. С молчаливого согласия Берии и его аппарата делалось всё, чтобы обострить эту вражду.
После реабилитации в отдельном бараке лагеря собрали оставшихся осуждённых по 58-й статье. Таковых набралось около шестидесяти человек. Их не освободили по разным причинам: отсутствие или утеря документов, спорность случаев (не следует забывать, что действительные изменники и предатели, например бывшие полицаи, проходили по той же статье). Воспользовавшись нестабильностью обстановки в зоне, уголовники решили устроить собственный «справедливый» суд над политическими зека. В целях его предотвращения всех их перевели в изолятор.
Впервые каждый из солдат спал с оружием, все автоматы и пистолеты были разобраны из пирамид. Около часа ночи прозвучал сигнал тревоги: в небо с КПП взлетели красные ракеты, взвод был поднят «в ружьё». Ворота лагеря заперты наглухо. Снаружи их подпирают ряды лесовозов с включёнными фарами. Редчайшая, исключительная ситуация – по распоряжению начальника лагеря мы с оружием проходим внутрь зоны. Такое бывает крайне редко, но в лагере восстание, настоящий бунт.
Все бараки во тьме. С вышек, вращая тяжёлые корпуса прожекторов, часовые пытаются проложить к ним световые дорожки. Уголовники спешат к широкому свободному пространству в центре зоны- «Проспекту ЗК», образуя толпу озлоблённых и разъярённых людей. Цепочка солдат из двадцати пяти – тридцати человек преграждает им путь.
Тёмная стена движется на нас. Остаётся шестьдесят, пятьдесят, сорок метров… Уже минимум расстояния и жалкие секунды отделяют солдат от неумолимо надвигающейся злобной толпы. Мгновение – и мы сольёмся с ними. Почему нет команды? Слышно тяжёлое дыхание, отдельные разъярённые выкрики.
Звучит пронзительный голос Валова: – Взвод, слушай мою команду! По бунтовщикам и нарушителям режима – огонь!
Подняв автомат вверх, жму на спусковой крючок. Затвор, добросовестно обработанный смазкой, ползёт вперёд и … медленно останавливается на полпути. Зимняя смазка загустела на сильном морозе! То же происходит и у других. Парадокс, но готовым к стрельбе из двух десятков стволов, оказался лишь один автомат – у самого нерадивого солдата, не смазавшего личное оружие. Однако и единственной очереди оказалось достаточно. Уголовники остановились, застыли на месте. Конечно, они не подозревали, что какое-то время солдаты окажутся фактически безоружными. Так, чистая случайность спасла наши жизни. Вскоре прибыло усиление – 150 солдат из Горьковского конвойного полка, бунт был ликвидирован общими усилиями.
Вспоминаю, что, давая оценку этим событиям, кто-то из начальства или надзорсостава произнес тогда жестокую фразу: - Кровь, ребята, кровь нужна. Вот бы подстрелить, ранить кого-то из зеков, сразу о свободе мечтать перестанут. Но действовать надо с умом, наступают иные времена…
И надо тому случиться, что в октябре 56-го, в тяжелых условиях, в непогоду – снег пополам с дождем, пронизывающий северный ветер, мы с Женей Кирилловым, находясь в оцеплении, около трех ночи на ст. Постой ликвидировали побег двух уголовников-рецидивистов. Те ушли из лагеря через подкоп, который тянулся из здания пекарни.
Получасом спустя после задержания, когда мы лесом вели беглецов, встречаем группу преследования с розыскной овчаркой. Тогда-то между мной и сержантом- сверхсрочником Пелипенко и состоялся своего рода конфликт.
- Все отлично,- начал Пелипенко,- надо бы поставить, Марк, последнюю точку. Предлагаю скосить или хотя бы ранить одного, сделаем аккуратно, как при попытке к бегству. Вдарим очередью по ногам, можно и одиночными, меньше шума. Это остановит всех в зоне. Побеги надолго прекратятся.
Это предложение вызвало резкие возражения у меня и Кириллова.
- Если бы они бежали, сопротивлялись, мы без раздумий применили бы оружие,- утверждает Евгений. - Но этого не было. А раз так, доведем, как есть. Пусть командование и суд разбираются с ними. Мы свой долг выполнили сполна.
Стрельба по ногам сзади так и не состоялась. Тогда это стоило нам отпусков домой ( за задержание побега они полагались в обязательном порядке), причем замполит взвода Березов в беседе тет а тет нам с Женей прямо сказал: - А вы, бойцы, помните совет старшего по званию и опытного чекиста? Ведь он предлагал нужный вариант, второго такого случая не представится. Вы поступили эгоистично, неразумно, армия же сильна коллективной дисциплиной…
5. ГУЛАГ – предупреждение современникам и потомкам
( эпилог )
После лесного шестого лагпункта последующий этап моей службы оказался куда более легким. Солдат, занимавшихся спортом, собрали со всего Унжлага под флагом горьковского «Динамо», организовав при женском лагере, находившемся на окраине Автозавода футбольную и волейбольную команды. Теперь вышки да конвои перемежались тренировками, соревнованиями, а женские бригады выводились не на лесоповалы, в совхозы, кирпичный завод, различные стройки.
После демобилизации, осенью 58-го я сдал вступительные экзамены и поступил в горьковский медицинский институт. Окончив его, стал судебным медиком. С годами заметил, что между моей армейской биографией и профессией судмедэксперта протянулись незримые связывающие нити. Ведь именно с юности окрепли убеждения, что зло и жестокость должны быть наказуемы, пока существуют уголовники, рецидивисты, люди, трудно исправимые с заведомой криминальной психологией.
Когда-то в начале девяностых, осмысливая увиденное и пережитое, я написал повесть «Записки конвоира», с благословения видного советского писателя Сергея Баруздина, опубликованную в журнале «Дружба народов». С тех пор зрела задумка вновь побывать на шестом лагпункте, которую я осуществил нынешним февралем. Главной целью было желание встретиться с теми, кто хоть что-то сохранил в памяти об узниках 58-ой статьи, по возможности заглянуть в архивы тех лет.
Апофеозом моей экскурсии стал подъем на караульную вышку ближайшего к КПП первого поста.. С высоты хорошо просматриваются белые прямоугольники зданий, корпуса промзоны с дымящимися трубами, прогуливающиеся во внутреннем дворике десятка два заключенных. Вспоминаю, что у нас этот пост считался приоритетным, тут раньше менялись часовые, а в сильные морозы до тепла КПП оставались считанные метры.
После ознакомления с колонией собираемся в кабинете у Серавина. Про себя отмечаю, что с главной целью поездки пока проблемы: среди ветеранов МВД уже нет в живых тех, кто охранял узников 58-ой статьи, а мой единственный сослуживец, солдат нашего взвода Вася Швец, женившийся на местной девушке, Вере из бухгалтерии, уже лет десять, как ушел из жизни.
- Вряд ли сохранилось что-нибудь и в архивах,- разочаровывает Борис Александрович. – Все относящиеся к 40-60 годам находилось в Сухобезводном. Но после пожара, уничтожившего несколько деревянных зданий, сгорели архивы спецчасти с сотнями документов. Часть бывших лагерей ГУЛАГа давно ликвидирована, от них почти ничего не осталось. Так, отдельные сгнившие бревна, остатки фундамента, обрывки колючей проволоки, проводов. Разве что яблони, посаженные когда-то заключенными и охраной, каждой весной вновь в бело-розовом цвету и по-прежнему плодоносят. Природа, ее не уничтожить…
И вот тут, пока мы, слушаем поэтические слова о сохранивших величие и силу яблоневых деревьях, чаевничаем, отогреваясь от двухчасовой прогулки, секретарша Серавина приглашает в кабинет средних лет невысокую женщину.
- Светлана Александровна Груздева,- представляется она,- местный библиотекарь и краевед. В руках у Груздевой замечаю внушительный, похоже, послевоенной давности альбом в светло-сером коленкоровом переплете. Заметно, что она несколько смущена, оказавшись в сугубо мужской компании.
- В этом альбоме,- медленно, с паузой сообщает Светлана Александровна,- собраны материалы и фотографии по истории нашего поселка и исправительной колонии. Кстати, - теперь она обращается ко мне,- там есть и ваше фото…
Немало озадаченные, в волнении склоняемся над альбомом. Открывает его информация, свидетельствующая, что создание лагеря особого режима для осужденных по 58-ой политической статье началось в 1936 году. Совпадение интереснейшее, если учесть, что мой год рождения тоже 36-ой.
Далее четким машинописным текстом приводятся отрывки из документальной повести «Зона молчания», автором которой стал бывший узник «шестерки», писатель из Минска Сергей Иванович Граховский. Он был осужден в 37-ом году на десять лет по 58-ой, освободился в 1946 г., позднее реабилитирован. Его откровенная, полная скорбной горечи повесть о тех неправедных годах была издана в издательстве «Советский писатель» в 1991 году. Заканчивает он ее такими словами: « Для меня огромное счастье, что книга увидела свет, что имена товарищей и добрых людей, встречаемых в беде, не канули в неизвестность. Пусть эта книга будет поминальной мертвым и еще живым, предупреждением современникам и потомкам».
Уже во Владимире, в фондах областной библиотеки я разыскал «Зону молчания». Из книги Сергея Ивановича узнал не только о бесчинствах жестокого карательного аппарата ГУЛАГа, тяжелом быте и непосильном труде заключенных, но и тех безвинных узниках, кто вместе с ним находился в «шестерке». Вот некоторые из них: корреспонденты «Известий» и «Комсомольской правды» Владимир Межевич и Юрий Татарчук, белорусский писатель, переводчик Мицкевича и Гейне Алесь Розна, исследователь творчества А. С.Пушкина Ангел Рубежа из Молдавии, певица из Москвы, выступавшая в лучших концертных залах мира Г.Варламова, жена брата Н.Шверника Екатерина Шверник, бывший начальник погранзаставы Степан Подгурский, десятки солдат и офицеров, попавших в окружение и героически уцелевшие от плена, видные хозяйственники, инженера, рабочие, обвиняемые в немыслимых диверсиях и саботаже.
Среди тех, кого назвал С.Граховский, мне встретилась фамилия только одного человека, которого я тоже знал. Вот строки писателя о нем: «Хорошо относился к заключенным лейтенант Степан Цокур. Среднего роста, крутоплечий и суровый с виду, он был самым человечным из всех начальников, что встретились на моем пути. Не случайно многие называли его Батей. Он мог накричать, обругать, а дежурному буркнуть украдкой: «Отведи доходягу в столовку, покорми, турни в барак и скажи, чтоб больно не рыпался…». Он переживал из-за каждой смерти, и немало седины из-за отзывчивого, доброго отношения к людям появилось в его лохматой голове. Иногда он в сердцах говорил мне или бывшему полковнику бронетанкового управления Генштаба Матулю: «Какие же вы враги? Если люди так работают на оборону, не верится, что они преступники, антисоветчики…». Иногда Цокур вызывал меня в кабинет, запирал дверь, клал передо мной пачку «Беломора» и подшивки газет. Я просматривал их и готовил из статей Эренбурна, Симонова, Горбатова речуги для него, в которых ставились задачи работать еще лучше для фронта, для победы. Меня выручал журналистский опыт, умение диктовать прямо на машинку. Цокура всегда слушали внимательно и аплодировали дружно».
Из армейских воспоминаний. Я не без волнения вчитывался в строки С. Грановского о Цокуре. Ведь именно Степан Гаврилович, но уже в звании подполковника был начальником «шестерки» в годы моей службы. С ним тоже довелось встречаться. Отлично помню, как после настойчивых просьб именно Цокур разрешил мне - библиотекарю взвода, в порядке исключения, посещать библиотеку зоны. Дело в том, что туда выписывали такие почитаемые толстые журналы как «Новый мир», «Юность», «Иностранная литература», «Знамя». Надо ли говорить, для образованных и интеллигентных узников 58-ой такая раритетная литература тоже была глотком свободы, которой они были столь неправедно лишены.
Когда я начал работать над этим материалом, то задумал отыскать кого-нибудь из тех, под командованием которых довелось служить в конвойных войсках. Думалось, что именно они знали о политзаключенных, куда больше, чем рядовые солдаты. Через адресное бюро Горького мне удалось разыскать одного из таких людей, в прошлом боевого офицера, Героя Советского Союза. Жил он в скромной трехкомнатной «хрущевке» в нагорной части города, сразу узнал меня. С полчаса мы кое-кого вспоминали, пили чай, разговаривая на общие темы. Постепенно, сославшись на журналистский интерес, я перевел разговор ближе к пятидесятым.
Поначалу задаю дипломатичный вопрос: - Как вы относитесь к личности Сталина? Справедливо ли считать его виновником репрессий? Все-таки факты, упрямая вещь. Вот хотя бы письмо Федора Раскольникова…
- Никаких репрессий не было,- возражает мой собеседник. – О Раскольникове читал, во всем этом нет ни крупицы правды. Мое мнение таково: всех осуждали по заслугам и по закону. У меня свои факты и свои доводы.
- Вот вы военный человек, о Великой Отечественной знаете не понаслышке. Имеете высокое звание Героя, вся грудь в орденах. Но не расстреляй Сталин перед войной таких военноначальников как Тухачевский, Якир, Уборевич, Смушкевич, сотни других офицеров, разве мы бы быстрей не добились победы?
- Их вина тоже не вызывает сомнений,- произносит он. – Кстати, это мнение не только мое, многих товарищей, ветеранов. Да, не вызывает сомнений,- твердо и убежденно, словно последним ударом вбивая упрямый гвоздь, повторяет заслуженный фронтовик, сидящий напротив…
Продолжаем перелистывать страницы альбома, вот подзаголовок «Пятидесятые годы». И вот тут, неожиданно для себя, вижу с десяток фотографий, на них ребят нашего взвода, деревянное здание родной казармы. Вот мои товарищи тех лет на учебных стрельбах, наши футбольная и волейбольная команды, участники самодеятельности.
Вглядываюсь в знакомые лица: Женя Кириллов и Сергей Крутиков из моего отделения, Володя Терешкин, Вася Швец, Пирцхелани, Дасаев, баянист и штатный запевала взвода Костя Донченко… А вот и я среди группы сослуживцев, ниже подпись нашего биографа: «Слева в первом ряду М.Фурман, автор «Записок конвоира».
Что ж, альбом явился для всех полной неожиданностью, для меня же еще и , скажем так – бесценным подарком. Хотя бы затем, чтобы увидеть эти фотографии, прикоснуться к прошлому и вернуться в армейскую юность, стоило, наверное, ехать к месту бывшей службы.
В завершении поездки после осмотра колонии я вновь поднялся на караульную вышку . В волнении осматриваюсь, мороз и ледяной верховой ветер сбивают дыхание. Зато отсюда вся зона, просматривается впечатляюще, как ладони, словно впервые. Будто и не было этих долгих пятидесяти лет…
Р.S.: Автор искренне благодарит Владимирский и Нижегородский УФСИНы (генералы А.Ф.Ладик и Ю.И.Лабутин), офицеров С. Соколова, А. Гуляева, В.Шишигина, начальников ИТК Нижегородского УФСИНа Б. Серавина и П. Гореловского, библиотекаря поселка «Мирный» С. Груздеву за помощь и содействие в этой поездке.
Действительный член Академии проблем безопасности, обороны и правопорядка, Заслуженный врач РФ, член Союзов писателей и журналистов России,
Марк Фурман
Владимир – Нижний Новгород – Сухобезводное - Владимир